3 июля Настик Грызунова написала последний, 250 выпуск “Невода”, обзорной рубрики “Русского журнала”. Параллельно с “Неводом” Настик вела и продолжает вести интернет-темы в “Гранях.ру”. До этого была колонка в “Вестях.ру”, многочисленные публикации в других СМИ. Без преувеличения, Настик Грызунова – один из лучших журналистов в России, пишущих о Сети.
– В статьях ты всегда подписываешься как Настик. Как ты вообще записана в
паспорте?
– Анастасия Борисовна Грызунова.
– Везде ли тебе удавалось подписываться именем Настик или какие-то
издания были против?
– В “” редактор намекал, что неплохо бы
называться по-человечески, и придумывал чудовищные мужские псевдонимы со
ссылками на Жорж Санд. Но мы его победили – текста на четыре, по-моему.
– В своих статьях ты уделяешь много внимания различным аспектам
законодательства, проблемам авторского права и т.п. Какие темы являются для
тебе любимыми? Очерти их круг.
– Авторское право, проблемы законодательства, с его бесконечным
антимонопольным плачем – это спектакли просто. То есть, как правило, сюжеты, из
которых легко делать литературу – которые сами по себе литература.
Любимы другие вещи, конечно. Сейчас – peer-to-peer, open source. Любые симптомы
децентрализации. Собственно, проблемы законодательства в моей слегка искаженной
картине мира возникают постольку, поскольку любое регулирование и жесткие нормы
препятствуют децентрализации. Идеально положение вещей, когда человек один, и
все, что происходит вокруг, зависит только от него. И нет никакой надстройки,
только шесть миллиардов таких вот систем, и в центре каждой – совершенно
равноправные мозги шести миллиардов существ (более или менее идиотов, но это
уже издержки). Собственно, поэтому p2p-системы завораживают – никакого
контроля, два человека вступают в контакт по взаимному согласию, как взрослые
люди, потом разбегаются. Свободная любовь, кстати, – вполне адекватная метафора
для peer-to-peer. И вообще, всем этим – Сетью – мы обязаны, помимо
американской военщины, бородатым хиппи из Беркли (скажем), но как-то сейчас об
этом принято не помнить. P2p – это новая жизнь хипповской коммуны.
Соответственно, симптоматичен совершенно ручной корпоративный , к примеру,
– хиппи тоже приручили в какой-то момент. Полное отсутствие контроля, к
сожалению, преувеличение – вводит же рекламу в свой клиент, к
примеру, а это требует мониторинга, и извне мониторить можно, что с успехом
доказала , но тем не менее.
Это с одной стороны. С другой – как Интернет меняет мозг. Я понимаю, что
говорю, вероятно, банальные вещи, но все же – на самом деле, мы не знаем, с чем
столкнулись. Легко и приятно говорить о том, как это что-то использовать – и
это, наверное, тоже тема для дискуссий. Просто не очень интересно как-то. У
меня был некоторый опыт работы в экологических организациях, и чему-то я там,
видимо, научилась, как ни сопротивлялась. Есть прямой резон, прежде чем
использовать среду, попытаться что-то про нее научиться понимать. А если учесть,
что эта среда – система, основные компоненты которой – человеческие мозги, то
придется понимать, что происходит с человеческими мозгами, вписанными в эту
систему. Как минимум. Я туманно выражаюсь, поскольку я только getting there – как и все,
вероятно.
– В каких экологических организациях и акциях ты принимала участие?
– Я работала в переводчиком и – как
это называется? – computer operator, что-то такое. Отправляла и получала
электрическую почту, поскольку из десяти человек, которые там работали,
получать почту умела одна дама, а отправлять – никто. Это не очень интересно.
Плюс участвовала в нескольких экологических кампаниях протеста ““: против строительства Одесского нефтетерминала (который так и не
построили, не столько потому, что “Хранители” помешали, сколько потому, что
стоимость этого проекта была сопоставима с годовым украинским бюджетом – а это
был 94-й год), в какой-то еще, за безопасное уничтожения химического оружия,
такой порыв на один день с приковыванием себя наручниками к
дверям администрации президента. Еще была вялотекущая кампания протеста против
высокоскоростной магистрали “Санкт-Петербург – Москва”, но в ней я была почти
бездействующей единицей и довольно быстро из нее выпала. Это все было такое
сознательное приобретение опыта. То есть в Одессу я поехала с внятно
сформулированным желанием посмотреть, что такое экологическая акция протеста.
Мое любопытство удовлетворено.
– Принимала ли ты участие в каких-либо акциях протеста в Интернете?
– Нет. Мне теперь не очень близок это жанр. Иногда происходит нечто, что выводит
меня из меня настолько, что мне хочется высказать что-нибудь виновнику
происходящего, но, как правило, я в эти моменты в таком бешенстве, что ничего
конструктивного сказать не могу, только материться, а это довольно беспомощно.
Участие в акциях протеста требует спокойствия и красноречия.
– Ты работала когда-нибудь в офлайновом издании?
– Я работала в “” – у него же вышло несколько бумажных номеров, так что
его, в общем, можно считать бумажным изданием. Со всеми, естественно,
оговорками.
– Чем отличается работа в онлайновых и офлайновых СМИ?
– Онлайн более гибок, конечно же. Технически: не стоит проблема жестких объемов текста, к
примеру. Идеологически: множественность возможных мест публикации. Кроме того, когда текст сдается
в сетевое издание, нет ощущения, что ты с ним расстался навсегда. То есть – не
знаю, как сказать – сохраняется некоторая связь с ним, что ли. Бумажный текст –
все равно что в камне выдолбленный, эдикты Ашоки такие. Если он плох, о нем
лучше забыть, потому что изменить его нельзя. Если он хорош, о нем тоже лучше
забыть, потому что он бесполезен. Большинство форматов в Сети предполагает
возможность как минимум развития темы – и, соответственно, исправления ошибок,
если это необходимо. За что, собственно, особенно любимы “” – за формат
досье, за возможность бесконечного развития темы: разглядывать ее, из кубиков
собирать, свободные ассоциации опять же.
Разговоры о
большей оперативности сетевых СМИ не очень убедительны. Во всяком случае, когда
“” публикует новость и ссылается при этом на газету ““, как-то
разочаровываешься в гипероперативности онлайна.
– Ты любишь работать в коллективе или удаленно? Что ты вообще думаешь об
утопических прожектах, согласно которым скоро вся работа станет дистанционной?
– Я четыре года с небольшим перерывом работаю удаленно. Подозреваю, что мои
работодатели не сильно довольны результатом. При этом, поскольку я отсутствую,
а технологии нам предоставляют массу возможностей для игры в прятки, построить
меня они не в состоянии. То есть они пытаются, и я честно пытаюсь себя
построить тоже – но это не всегда эффективно.
– За какую первую работу в Интернете ты получила деньги?
– “Журнал.ру” мне пытался что-то платить несколько последних месяцев работы там.
– В каких интернет-компаниях после “Журнала.ру” ты последовательно
работала?
– “Журнал.Ру” – какой-то фриланс – вебмастер конкурса
“Тенета-Ринет’98” – “” – “” – “” – ““.
– О “Гранях”. Какую нишу они занимают?
– Я полагаю, это издание для вменяемых людей, которые не в состоянии читать
““.
– Кто читает “Грани”?
– Вменяемые люди, наверное. Для меня это всегда загадочный вопрос. Я никогда не
понимаю, кто читает то, что мы пишем.
– Издание финансируется Борисом Березовским. Как работается под олигархами?
– Я занимаюсь своим делом и пишу о том, что меня интересует. И очень благодарна
“Граням” за то, что у меня есть такая возможность.
– С какого года ты в Интернете?
– С 1993.
– Чем ты собиралась заниматься в жизни до Интернета?
– Этнографией еврейских общин. Я решила, что это не нужно понимать, а надо просто
запомнить, потому что объяснить это обстоятельство я не в состоянии. Кроме
того, я все равно до переквалификации не успела сделать в этой области ничего
полезного.
– Есть ли у тебя личные интернет-проекты, домашняя страница?
– У меня не хватает времени на личные проекты. Домашней страницы тоже нет. Мне
нечего сообщить о себе миру.
– Ты не пишешь в ?
– Нет. Он меня раздражает. Наблюдение нескольких десятков умных людей, которые
вдруг все одновременно начинают раздеваться, наводит меня на мысль о газовой
камере. Что-то в этом есть нездоровое. То есть, сама система, идея изящна и
прекрасна. Но участвовать – благодарю покорно. Я там вывешиваю заголовки
новостей за день – результаты мониторинга, который делаю для “Ленты.ру”.
– Ты предпочитаешь писать о западной Сети. Почему? От любви к кабинетной работе
(не нужно общаться вживую, а только анализировать западные источники)? Или от
того, что считаешь русский интернет-рынок пока эфемерным?
– Во-первых, меня не интересует рынок – меня интересует Интернет. Во-вторых, я
понимаю, что происходящее сегодня на Западе повторится здесь года через
два-три. Никакой национальной специфики я в упор не вижу – только некоторое
запаздывание, вполне объяснимое. Принято считать, что для русской Сети игра в
бисер характерна больше, чем для западной. Что вполне вероятно. В таком случае,
“Буратинки”, к примеру, – русский национальный проект.
Что-то такое есть в этом подходе и этом выделении себя из общей массы по
национальному признаку от соборности и народности все же. Мне никогда не
приходилось сталкиваться с самоосознанием Интернета в Великобритании как
“британского Интернета” или во Франции – как “французского” (при всем
параноидальном стремлении Франции защититься от вторжения иностранной
культуры). Уж не говоря о Соединенных Штатах. Французским антифашистам для
того, чтобы добиться исполнения их внутренних французских законов о запрете на
распространение нацистской символики, приходится подавать в суд на американцев.
Чтобы суд официально постановил, что французский юзер не имеет права видеть
американские аукционы. Осмысленность действий как антифашистов, так и судьи под
большим вопросом, но речь не об этом. Степень взаимопроникновения через вот
такие пробоины – отношение к нацизму, например – осознается ими настолько, что
они пытаются ограничить ее через суд. И судья пытается обязать сделать что-то
такое американскую корпорацию – со ссылками на французское законодательство,
естественно. Но снова не в этом дело – среда такова, что те, кому приходится
принимать решения, как бедному Гомезу, видимо, кажется, что все подотчетны всем
– обратная сторона исчезновения границ. Не говоря о том, что в Штатах, скажем,
непостижимо понятие “массачусеттский Интернет”. То есть я не вижу аналогов ни
“русскому Интернету” – за исключением разве что Китая, – ни тем более
какому-нибудь “ростовскому Интернету”. Чудовищная местечковость такая:
территориальная общность ощущается острее, чем полное отсутствие границ. Что у
людей в головах? Чувство такое, что если Уфе, скажем, отрубить доступ ко всем
ресурсам, кроме уфимских, она не осознает потери. Поскольку ее community у нее
все же останется.
Кроме того, происходящее на Западе прямо влияет на Сеть в России – хотя бы
потому, что она учится на западном опыте, а происходящее здесь на Запад не
влияет никаким образом. Как китайские законодательные изыски только и способны,
что потрясти китайских диссидентов и заставить слегка понервничать членов ВТО.
Это, вероятно, и есть западничество в крайнем его проявлении. Запад –
космическое пространство. А здесь – гетто.
– Никогда не было желания писать для западных изданий?
– Разные школы. Западный журналист, если он профи, должен жестко вписываться в
формат. Не уверена, что я это умею.
– Какие журналисты являются для тебя авторитетом?
– Журналисты, которые репортеры, обычно не впечатляют. Аналитики: Джон Дворак,
способный понять всех на свете Дэн Гиллмор, Тим О’Рейлли, Кен Олетта, Дэвид
Плотникофф бывает очень хорош и вменяем, неимоверно прекрасна практически вся
команда The Register. Смешно, да? Никого, кто писал бы по-русски.
– В каком издании ты хотела бы работать?
– и .
– Если бы тебе предложили сделать свое издание, что бы ты сделала?
– Журнал “Контркультура”, наверное. То есть, конечно, не так, тем более что
“Контркультура” жива и прекрасна, но близко к тому.
– Смотришь ли ты телевизор? Как ты относишься к телевизору как к медиа?
– Я не смотрю телевизор. У меня его нет. И я его не люблю – он меня зомбирует. В
нем картинки мелькают и всегда кто-то бубнит. Я перед телевизором стремительно
тупею, как при игре в Minesweeper.
– Как тебе легче читается – с экрана или с бумаги?
– Сейчас с экрана, пожалуй. Но это в основном потому, что когда я с книгой, я
чувствую себя виноватой из-за того, что отлыниваю от работы. А перед монитором
сохраняется иллюзия того, что я делом занята.
– Интернет – сумасшедшая среда для работы и жизни. Дети вписываются в нее не
очень. Как изменилась твоя жизнь с появлением ребенка?
– С появлением ребенка Интернет для меня стал основным средством сообщения с
окружающей средой.
– Какими вырастут наши дети, родившиеся во время компьютеров и Интернета?
– Компьютеры тут не очень при чем, наверное. Железки и железки. Интернет –
меняет, да. На самом деле, я не знаю. Но, может быть, с Сетью у них не будет
ощущения, что они заперты. Что то, что они видят, они будут видеть всю жизнь,
без вариантов, без возможности что-либо изменить.
– Мне всегда страшно спрашивать интернетчиков, чем они занимаются кроме
Интернета. Потому как обычно ничем. Тем не менее – чем ты занимаешься кроме
Интернета?
– Я, кажется, тоже не удивлю разнообразием. У меня случаются какие-то спазмы,
когда я пытаюсь переводить что-то, но это происходит медленно и неправильно,
поскольку небесные власти, кажется, лично для меня отменили свободное время.
– Есть ли у тебя какие-то особые предпочтения в железках, в технике?
– Неа, никаких. Компьютер должен работать. У меня есть теоретическое
представление о том, что пора переходить на UNIX, наконец, но пока нет месяца
относительно свободного времени, чтобы к нему привыкнуть.
– Совсем недавно ты перестала писать “” – свою авторскую колонку в “Русском журнале”. Кто будет новым автором “Невода”? Продолжишь ли сотрудничество с “Русским журналом”? “Невода” вообще не жалко?
– Я пока не знаю, кто будет автор. То есть я знаю, что происходят какие-то
переговоры и прочие жесты в этой связи, но вряд ли правильно о них сейчас
говорить. Единственное, в чем я совершенно уверена – что он будет хорош и
внятен.
С “Русским журналом” – не знаю. Как сложится. Я люблю “Неткультуру” – в смысле,
“но мне нравятся звери в твоем зоопарке”, – но что-то подсказывает нам, что
этот зоопарк скоро превратится в оккупированную территорию. Зоопарк в
Манчжурии, короче.
“Невода” – не жалко. Я его пишу два с половиной года. Он, может быть, в
последнее время был функционален и кому-то полезен, но мне самой от него
никакого толку. Я на нем больше ничему не учусь. Поэтому скучно.
– Ты собираешься и дальше заниматься Интернетом?
– По всей вероятности. Тексты генерить.
 |
|
| ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ |  |
