3 июля Настик Грызунова выпустила последний, 250-й номер своей обзорной колонки «Невод» в «Русском журнале». Параллельно с «Неводом» она продолжает вести интернет-раздел в «Гранях.ру». Ранее Настик публиковалась в «Вестях.ру» и ряде других СМИ. Без сомнений, Настик Грызунова считается одним из ведущих российских журналистов, специализирующихся на теме интернета.
— Ты всегда подписываешься как Настик. А как тебя записано в паспорте?
— Анастасия Борисовна Грызунова.
— Всегда удавалось использовать имя Настик или редакции были против?
— В «Известиях» редактор намекал, что лучше бы использовать «человеческое» имя, предлагая чудовищные мужские псевдонимы с отсылками к Жорж Санд. Но мы с этим справились — вышло всего четыре текста, кажется.
— В статьях ты много пишешь о законодательстве, авторском праве. Какие темы любишь больше всего? Определи их круг.
— Это, прежде всего, авторское право, проблемы законодательства, бесконечные антимонопольные разборки вокруг Microsoft — настоящие спектакли. Такие темы, которые сами по себе уже литературны. Также мне интересны peer-to-peer, open source и вообще все признаки децентрализации. В моей восприятию законодательства основные проблемы связаны с тем, что жесткие нормы мешают децентрализации. Идеальная ситуация — когда человек один и все зависит только от него, без какой-либо надстройки. Шесть миллиардов таких систем с равноправными мозгами — пусть и с разным уровнем ума, но это уже детали. Именно поэтому p2p-системы меня завораживают — минимальный контроль, взаимодействие по обоюдному согласию, без лишних ограничений. Свободная любовь — вполне подходящая метафора для peer-to-peer. Кроме американских военных технологий, Сеть во многом обязана бородатым хиппи из Беркли, о чем сейчас почему-то принято забывать. P2p — это возрождение хипповской коммуны. В то же время уже появляются проекты вроде корпоративного Groove — знак того, что хиппи приручили. Полного отсутствия контроля, увы, нет — вспомним BearShare с его рекламой, требующей мониторинга, который извне успешно осуществила Sony.
С другой стороны, интересно, как интернет меняет мозг. Наверное, это банально, но мы даже не осознаем, с чем столкнулись. Говорить просто об использовании интернета — это хоть и тема, но не очень интересная. У меня был опыт работы в экологических организациях, где я чему-то научилась, несмотря на сопротивление. Есть резон сначала попытаться понять среду, особенно если это система, состоящая из человеческих мозгов, оснащённых сетью. Я пока лишь достигаю этого понимания — как и многие.
— В каких экологических организациях и акциях тебе доводилось участвовать?
— Я работала в Центре независимых экологических программ переводчиком и оператором компьютера — отправляла и получала электронную почту, потому что из десяти сотрудников только одна человек умела принимать почту, а отправлять — никто. Это, конечно, не самое интересное. Также участвовала в акциях «Хранителей радуги»: против строительства Одесского нефтетерминала, который так и не построили — не столько из-за «Хранителей», сколько из-за стоимости, сопоставимой с годовым бюджетом Украины в 1994 году; в акции против опасного уничтожения химического оружия с символическим приковыванием к дверям администрации президента; а также в постоянной, но слабой кампании против высокоскоростной магистрали «Санкт-Петербург — Москва», однако там была почти пассивной и быстро выпала. Для меня это был сознательный опыт. Поездка в Одессу была продиктована желанием понять, что представляет собой экологический протест. Любопытство удовлетворено.
— Ты участвовала в интернет-протестах?
— Нет, этот жанр мне теперь не очень близок. Иногда происходит что-то, что выводит меня из себя настолько, что хочется сказать виновнику, что думаешь. Но в такие моменты я обычно в ярости и могу только ругаться, что бесполезно. Для участия в акциях протеста нужны спокойствие и красноречие.
— Работала ли ты когда-либо в офлайн-издании?
— Я работала в «Журнале.ру», у которого выходили и бумажные номера, так что можно считать это офлайновым изданием, с оговорками.
— Чем отличается работа в онлайн- и офлайновых СМИ?
— Онлайн более гибкий формат. Технически, там нет жестких ограничений по объему текста. Идеологически — множество вариантов публикации. Когда текст выходит в онлайн, не исчезает ощущение связи с ним, что ли. Бумажный вариант — как выбитый в камне эдикт Ашоки: если плох, лучше забыть, так как нельзя исправить; если хорош — тоже забыть, потому что он заморожен и бесполезен. В интернете темы могут развиваться, ошибки исправляются. Поэтому особенно ценятся такие форматы, как у «Граней.ру» с их досье и возможностью непрерывно развивать тему и использовать свободные ассоциации.
Говоря об оперативности, сетевые СМИ часто переоценивают свою скорость. Когда «Лента.ру» публикует новость со ссылкой на газетный источник, начинаешь сомневаться в гипероперативности интернета.
— Ты предпочитаешь работать в коллективе или удалённо? Что думаешь об идеях, что скоро вся работа станет дистанционной?
— Уже четыре года работаю удалённо с небольшими перерывами. Подозреваю, что работодатели не слишком довольны результатом. При том, что они меня не видят, и технологии позволяют «играть в прятки», поставить меня на место им не удаётся. Они пытаются, я тоже стараюсь себя организовать, но получается не всегда эффективно.
— За какую первую работу в интернете ты получила деньги?
— «Журнал.ру» пытался платить мне последние месяцы работы там.
— В каких интернет-компаниях ты работала после «Журнала.ру»?
— «Журнал.Ру», затем фриланс, вебмастер конкурса «Тенета-Ринет’98», «Русский журнал», «Лента.ру», «Вести.ру» и «Грани.ру».
— О «Гранях». Какую нишу они занимают?
— Считаю, что это издание для вменяемых людей, которые не способны читать «Страну.ру».
— Кто читает «Грани»?
— Наверное, вменяемые люди. Для меня это всегда загадка — я никогда до конца не понимаю, кто именно читает наши материалы.
— Издание финансируется Борисом Березовским. Как работать под олигархами?
— Я занимаюсь своим делом и пишу на интересующие меня темы. Очень благодарна «Граням» за возможность это делать.
— С какого года ты в интернете?
— С 1993 года.
— Чем планировала заниматься до интернета?
— Этнографией еврейских общин. Решила, что нужно не столько понимать, сколько запомнить — объяснить сложно. К тому же до переучивания в этой сфере не успела сделать ничего полезного.
— Есть ли у тебя личные интернет-проекты или домашняя страница?
— Личных проектов не хватает времени делать. Домашней страницы тоже нет — нечего сообщать миру о себе.
— Пишешь ли ты в LiveJournal?
— Нет. Журнал раздражает. Наблюдение, как многие умные люди вдруг одновременно начинают раздеваться, навевает мысли о газовых камерах — это кажется нездоровым. Система хороша и элегантна, но участвовать не хочется. Я лишь вывешиваю заголовки новостей за день, делая мониторинг для «Ленты.ру».
— Почему предпочитаешь писать о западной сети? От любви к кабинетной работе или из-за эфемерности русского интернета?
— Меня не интересует рынок, меня интересует Интернет. Я понимаю, что западные процессы повторятся у нас через два-три года. Национальной специфики не вижу, лишь запаздывание, которое объяснимо. Считается, что игра в бисер свойственна русской сети больше, чем западной. В таком случае, «Буратинки», например, — национальный проект.
В противоположность соборности и народности, у меня не было опыта встречать в Великобритании или Франции осознания интернета как национального — «британский интернет» или «французский интернет» не воспринимаются. Даже во Франции, несмотря на попытки запретить нацистскую символику, приходится подавать в суд на американские компании, чтобы ограничить доступ к определённым ресурсам. Это демонстрирует обратную сторону исчезновения границ — кажется, что все подотчетны всем. В США нет понятия «массачусеттский интернет». Я не вижу в России аналога западному интернету, кроме Китая, а уж тем более локального — типа «ростовский интернет». Происходит удивительная территориальная местечковость: если, скажем, Уфе отрубить весь доступ, кроме уфимских ресурсов, она особенно не почувствует потери, у неё останется своя community.
Кроме того, события на Западе влияют на российскую сеть, ведь она учится на западном опыте, в то время как влияние России на Запад отсутствует. Китайские законодательные меры могут потрясти только китайских диссидентов и слегка встревожить участников ВТО. Вот это, вероятно, и есть крайний западничество: Запад — это космическое пространство, а у нас — гетто.
— Было ли желание писать для западных изданий?
— Разные школы, разные подходы. Западный профессиональный журналист должен строго следовать формату, в чём я не уверена, что могу.
— Кто для тебя авторитет в журналистике?
— Репортеры меня обычно не впечатляют. Аналитики — Джон Дворак, Дэн Гиллмор, Тим О’Рейлли, Кен Олетта, Дэвид Плотникофф — бывают очень хороши и адекватны. Практически вся команда The Register — великолепна. Забавно, но среди русскоязычных авторов таких нет.
— В каком издании хотела бы работать?
— The Register и New York Times.
— Если бы была возможность создать собственное издание, что бы это было?
— Наверное, журнал «Контркультура». Разумеется, не в оригинальном виде, хотя «Контркультура» живёт и прекрасна, но что-то близкое к этому.
— Смотришь ли ты телевизор? Как относишься к нему как к медиуму?
— Не смотрю телевизор — у меня его нет. Не люблю, потому что он меня зомбирует. Картинки мелькают, кто-то постоянно бубнит. Я начинаю стремительно тупеть, как в игре Minesweeper.
— Что легче читается: экран или бумага?
— Сейчас, наверное, экран, но в основном потому, что с книгой я ощущаю вину за то, что отвлекаюсь от работы. Перед монитором остаётся ощущение занятости.
— Интернет — сумасшедшая среда для работы и жизни. Дети вписываются в неё не всегда. Как изменилась жизнь с рождением ребёнка?
— После рождения ребёнка Интернет стал моим основным средством связи с окружающим миром.
— Какими вырастут дети, рожденные во время компьютерной и интернет-эры?
— Компьютеры сами по себе здесь не при чем, это просто устройства. Интернет меняет многое. На самом деле я не знаю. Но, возможно, дети не будут чувствовать себя запертыми, увидят мир таким, какой он есть, без иллюзий и без возможности влиять.
— Всегда страшно спрашивать у интернетчиков, чем они занимаются помимо интернета — обычно ничем. Чем занимаешься ты вне интернета?
— Похоже, ничем особенным не удивлю. Иногда возникают всплески желания переводить что-то, но всё происходит медленно и криво, потому что, кажется, у меня лично небесные силы отменили свободное время.
— Есть ли особые предпочтения в технике и железках?
— Нет, никаких. Компьютер должен просто работать. Идея перейти на UNIX у меня есть, но нет свободного времени, чтобы привыкнуть.
— Недавно ты прекратила писать «Невод» в «Русском журнале». Кто будет новым автором? Продолжишь ли сотрудничество? «Невода» не жалко?
— Пока не знаю, кто станет автором. Ведутся переговоры, но говорить об этом пока рано. Знаю лишь, что новый автор будет хороший и вдумчивый.
Отношения с «Русским журналом» — пока неизвестно, как сложится. Мне нравится «Неткультура», но меня беспокоит ощущение, что этот «зоопарк» вскоре может оказаться оккупированным — такой себе зоопарк в Маньчжурии.
«Невод» не жалко. Я писала его два с половиной года. Возможно, в последний период он был полезен кому-то, но мне лично он больше не приносит пользы. Я на нём уже ничему не учусь, стало скучно.
— Собираешься ли дальше заниматься интернет-журналистикой?
— По всей вероятности, да. Продолжать создавать тексты.