3 июля Настик Грызунова написала последний, 250 выпуск «Невода», обзорной рубрики «Русского журнала». Параллельно с «Неводом» Настик вела и продолжает вести интернет-темы в «Гранях.ру». До этого была колонка в «Вестях.ру», многочисленные публикации в других СМИ. Без преувеличения, Настик Грызунова — один из лучших журналистов в России, пишущих о Сети.
— В статьях ты всегда подписываешься как Настик. Как ты вообще записана в
паспорте?
— Анастасия Борисовна Грызунова.
— Везде ли тебе удавалось подписываться именем Настик или какие-то
издания были против?
— В «» редактор намекал, что неплохо бы
называться по-человечески, и придумывал чудовищные мужские псевдонимы со
ссылками на Жорж Санд. Но мы его победили — текста на четыре, по-моему.
— В своих статьях ты уделяешь много внимания различным аспектам
законодательства, проблемам авторского права и т.п. Какие темы являются для
тебе любимыми? Очерти их круг.
— Авторское право, проблемы законодательства, с его бесконечным
антимонопольным плачем — это спектакли просто. То есть, как правило, сюжеты, из
которых легко делать литературу — которые сами по себе литература.
Любимы другие вещи, конечно. Сейчас — peer-to-peer, open source. Любые симптомы
децентрализации. Собственно, проблемы законодательства в моей слегка искаженной
картине мира возникают постольку, поскольку любое регулирование и жесткие нормы
препятствуют децентрализации. Идеально положение вещей, когда человек один, и
все, что происходит вокруг, зависит только от него. И нет никакой надстройки,
только шесть миллиардов таких вот систем, и в центре каждой — совершенно
равноправные мозги шести миллиардов существ (более или менее идиотов, но это
уже издержки). Собственно, поэтому p2p-системы завораживают — никакого
контроля, два человека вступают в контакт по взаимному согласию, как взрослые
люди, потом разбегаются. Свободная любовь, кстати, — вполне адекватная метафора
для peer-to-peer. И вообще, всем этим — Сетью — мы обязаны, помимо
американской военщины, бородатым хиппи из Беркли (скажем), но как-то сейчас об
этом принято не помнить. P2p — это новая жизнь хипповской коммуны.
Соответственно, симптоматичен совершенно ручной корпоративный , к примеру,
— хиппи тоже приручили в какой-то момент. Полное отсутствие контроля, к
сожалению, преувеличение — вводит же рекламу в свой клиент, к
примеру, а это требует мониторинга, и извне мониторить можно, что с успехом
доказала , но тем не менее.
Это с одной стороны. С другой — как Интернет меняет мозг. Я понимаю, что
говорю, вероятно, банальные вещи, но все же — на самом деле, мы не знаем, с чем
столкнулись. Легко и приятно говорить о том, как это что-то использовать — и
это, наверное, тоже тема для дискуссий. Просто не очень интересно как-то. У
меня был некоторый опыт работы в экологических организациях, и чему-то я там,
видимо, научилась, как ни сопротивлялась. Есть прямой резон, прежде чем
использовать среду, попытаться что-то про нее научиться понимать. А если учесть,
что эта среда — система, основные компоненты которой — человеческие мозги, то
придется понимать, что происходит с человеческими мозгами, вписанными в эту
систему. Как минимум. Я туманно выражаюсь, поскольку я только getting there — как и все,
вероятно.
— В каких экологических организациях и акциях ты принимала участие?
— Я работала в переводчиком и — как
это называется? — computer operator, что-то такое. Отправляла и получала
электрическую почту, поскольку из десяти человек, которые там работали,
получать почту умела одна дама, а отправлять — никто. Это не очень интересно.
Плюс участвовала в нескольких экологических кампаниях протеста ««: против строительства Одесского нефтетерминала (который так и не
построили, не столько потому, что «Хранители» помешали, сколько потому, что
стоимость этого проекта была сопоставима с годовым украинским бюджетом — а это
был 94-й год), в какой-то еще, за безопасное уничтожения химического оружия,
такой порыв на один день с приковыванием себя наручниками к
дверям администрации президента. Еще была вялотекущая кампания протеста против
высокоскоростной магистрали «Санкт-Петербург — Москва», но в ней я была почти
бездействующей единицей и довольно быстро из нее выпала. Это все было такое
сознательное приобретение опыта. То есть в Одессу я поехала с внятно
сформулированным желанием посмотреть, что такое экологическая акция протеста.
Мое любопытство удовлетворено.
— Принимала ли ты участие в каких-либо акциях протеста в Интернете?
— Нет. Мне теперь не очень близок это жанр. Иногда происходит нечто, что выводит
меня из меня настолько, что мне хочется высказать что-нибудь виновнику
происходящего, но, как правило, я в эти моменты в таком бешенстве, что ничего
конструктивного сказать не могу, только материться, а это довольно беспомощно.
Участие в акциях протеста требует спокойствия и красноречия.
— Ты работала когда-нибудь в офлайновом издании?
— Я работала в «» — у него же вышло несколько бумажных номеров, так что
его, в общем, можно считать бумажным изданием. Со всеми, естественно,
оговорками.
— Чем отличается работа в онлайновых и офлайновых СМИ?
— Онлайн более гибок, конечно же. Технически: не стоит проблема жестких объемов текста, к
примеру. Идеологически: множественность возможных мест публикации. Кроме того, когда текст сдается
в сетевое издание, нет ощущения, что ты с ним расстался навсегда. То есть — не
знаю, как сказать — сохраняется некоторая связь с ним, что ли. Бумажный текст —
все равно что в камне выдолбленный, эдикты Ашоки такие. Если он плох, о нем
лучше забыть, потому что изменить его нельзя. Если он хорош, о нем тоже лучше
забыть, потому что он бесполезен. Большинство форматов в Сети предполагает
возможность как минимум развития темы — и, соответственно, исправления ошибок,
если это необходимо. За что, собственно, особенно любимы «» — за формат
досье, за возможность бесконечного развития темы: разглядывать ее, из кубиков
собирать, свободные ассоциации опять же.
Разговоры о
большей оперативности сетевых СМИ не очень убедительны. Во всяком случае, когда
«» публикует новость и ссылается при этом на газету ««, как-то
разочаровываешься в гипероперативности онлайна.
— Ты любишь работать в коллективе или удаленно? Что ты вообще думаешь об
утопических прожектах, согласно которым скоро вся работа станет дистанционной?
— Я четыре года с небольшим перерывом работаю удаленно. Подозреваю, что мои
работодатели не сильно довольны результатом. При этом, поскольку я отсутствую,
а технологии нам предоставляют массу возможностей для игры в прятки, построить
меня они не в состоянии. То есть они пытаются, и я честно пытаюсь себя
построить тоже — но это не всегда эффективно.
— За какую первую работу в Интернете ты получила деньги?
— «Журнал.ру» мне пытался что-то платить несколько последних месяцев работы там.
— В каких интернет-компаниях после «Журнала.ру» ты последовательно
работала?
— «Журнал.Ру» — какой-то фриланс — вебмастер конкурса
«Тенета-Ринет’98» — «» — «» — «» — ««.
— О «Гранях». Какую нишу они занимают?
— Я полагаю, это издание для вменяемых людей, которые не в состоянии читать
««.
— Кто читает «Грани»?
— Вменяемые люди, наверное. Для меня это всегда загадочный вопрос. Я никогда не
понимаю, кто читает то, что мы пишем.
— Издание финансируется Борисом Березовским. Как работается под олигархами?
— Я занимаюсь своим делом и пишу о том, что меня интересует. И очень благодарна
«Граням» за то, что у меня есть такая возможность.
— С какого года ты в Интернете?
— С 1993.
— Чем ты собиралась заниматься в жизни до Интернета?
— Этнографией еврейских общин. Я решила, что это не нужно понимать, а надо просто
запомнить, потому что объяснить это обстоятельство я не в состоянии. Кроме
того, я все равно до переквалификации не успела сделать в этой области ничего
полезного.
— Есть ли у тебя личные интернет-проекты, домашняя страница?
— У меня не хватает времени на личные проекты. Домашней страницы тоже нет. Мне
нечего сообщить о себе миру.
— Ты не пишешь в ?
— Нет. Он меня раздражает. Наблюдение нескольких десятков умных людей, которые
вдруг все одновременно начинают раздеваться, наводит меня на мысль о газовой
камере. Что-то в этом есть нездоровое. То есть, сама система, идея изящна и
прекрасна. Но участвовать — благодарю покорно. Я там вывешиваю заголовки
новостей за день — результаты мониторинга, который делаю для «Ленты.ру».
— Ты предпочитаешь писать о западной Сети. Почему? От любви к кабинетной работе
(не нужно общаться вживую, а только анализировать западные источники)? Или от
того, что считаешь русский интернет-рынок пока эфемерным?
— Во-первых, меня не интересует рынок — меня интересует Интернет. Во-вторых, я
понимаю, что происходящее сегодня на Западе повторится здесь года через
два-три. Никакой национальной специфики я в упор не вижу — только некоторое
запаздывание, вполне объяснимое. Принято считать, что для русской Сети игра в
бисер характерна больше, чем для западной. Что вполне вероятно. В таком случае,
«Буратинки», к примеру, — русский национальный проект.
Что-то такое есть в этом подходе и этом выделении себя из общей массы по
национальному признаку от соборности и народности все же. Мне никогда не
приходилось сталкиваться с самоосознанием Интернета в Великобритании как
«британского Интернета» или во Франции — как «французского» (при всем
параноидальном стремлении Франции защититься от вторжения иностранной
культуры). Уж не говоря о Соединенных Штатах. Французским антифашистам для
того, чтобы добиться исполнения их внутренних французских законов о запрете на
распространение нацистской символики, приходится подавать в суд на американцев.
Чтобы суд официально постановил, что французский юзер не имеет права видеть
американские аукционы. Осмысленность действий как антифашистов, так и судьи под
большим вопросом, но речь не об этом. Степень взаимопроникновения через вот
такие пробоины — отношение к нацизму, например — осознается ими настолько, что
они пытаются ограничить ее через суд. И судья пытается обязать сделать что-то
такое американскую корпорацию — со ссылками на французское законодательство,
естественно. Но снова не в этом дело — среда такова, что те, кому приходится
принимать решения, как бедному Гомезу, видимо, кажется, что все подотчетны всем
— обратная сторона исчезновения границ. Не говоря о том, что в Штатах, скажем,
непостижимо понятие «массачусеттский Интернет». То есть я не вижу аналогов ни
«русскому Интернету» — за исключением разве что Китая, — ни тем более
какому-нибудь «ростовскому Интернету». Чудовищная местечковость такая:
территориальная общность ощущается острее, чем полное отсутствие границ. Что у
людей в головах? Чувство такое, что если Уфе, скажем, отрубить доступ ко всем
ресурсам, кроме уфимских, она не осознает потери. Поскольку ее community у нее
все же останется.
Кроме того, происходящее на Западе прямо влияет на Сеть в России — хотя бы
потому, что она учится на западном опыте, а происходящее здесь на Запад не
влияет никаким образом. Как китайские законодательные изыски только и способны,
что потрясти китайских диссидентов и заставить слегка понервничать членов ВТО.
Это, вероятно, и есть западничество в крайнем его проявлении. Запад —
космическое пространство. А здесь — гетто.
— Никогда не было желания писать для западных изданий?
— Разные школы. Западный журналист, если он профи, должен жестко вписываться в
формат. Не уверена, что я это умею.
— Какие журналисты являются для тебя авторитетом?
— Журналисты, которые репортеры, обычно не впечатляют. Аналитики: Джон Дворак,
способный понять всех на свете Дэн Гиллмор, Тим О’Рейлли, Кен Олетта, Дэвид
Плотникофф бывает очень хорош и вменяем, неимоверно прекрасна практически вся
команда The Register. Смешно, да? Никого, кто писал бы по-русски.
— В каком издании ты хотела бы работать?
— и .
— Если бы тебе предложили сделать свое издание, что бы ты сделала?
— Журнал «Контркультура», наверное. То есть, конечно, не так, тем более что
«Контркультура» жива и прекрасна, но близко к тому.
— Смотришь ли ты телевизор? Как ты относишься к телевизору как к медиа?
— Я не смотрю телевизор. У меня его нет. И я его не люблю — он меня зомбирует. В
нем картинки мелькают и всегда кто-то бубнит. Я перед телевизором стремительно
тупею, как при игре в Minesweeper.
— Как тебе легче читается — с экрана или с бумаги?
— Сейчас с экрана, пожалуй. Но это в основном потому, что когда я с книгой, я
чувствую себя виноватой из-за того, что отлыниваю от работы. А перед монитором
сохраняется иллюзия того, что я делом занята.
— Интернет — сумасшедшая среда для работы и жизни. Дети вписываются в нее не
очень. Как изменилась твоя жизнь с появлением ребенка?
— С появлением ребенка Интернет для меня стал основным средством сообщения с
окружающей средой.
— Какими вырастут наши дети, родившиеся во время компьютеров и Интернета?
— Компьютеры тут не очень при чем, наверное. Железки и железки. Интернет —
меняет, да. На самом деле, я не знаю. Но, может быть, с Сетью у них не будет
ощущения, что они заперты. Что то, что они видят, они будут видеть всю жизнь,
без вариантов, без возможности что-либо изменить.
— Мне всегда страшно спрашивать интернетчиков, чем они занимаются кроме
Интернета. Потому как обычно ничем. Тем не менее — чем ты занимаешься кроме
Интернета?
— Я, кажется, тоже не удивлю разнообразием. У меня случаются какие-то спазмы,
когда я пытаюсь переводить что-то, но это происходит медленно и неправильно,
поскольку небесные власти, кажется, лично для меня отменили свободное время.
— Есть ли у тебя какие-то особые предпочтения в железках, в технике?
— Неа, никаких. Компьютер должен работать. У меня есть теоретическое
представление о том, что пора переходить на UNIX, наконец, но пока нет месяца
относительно свободного времени, чтобы к нему привыкнуть.
— Совсем недавно ты перестала писать «» — свою авторскую колонку в «Русском журнале». Кто будет новым автором «Невода»? Продолжишь ли сотрудничество с «Русским журналом»? «Невода» вообще не жалко?
— Я пока не знаю, кто будет автор. То есть я знаю, что происходят какие-то
переговоры и прочие жесты в этой связи, но вряд ли правильно о них сейчас
говорить. Единственное, в чем я совершенно уверена — что он будет хорош и
внятен.
С «Русским журналом» — не знаю. Как сложится. Я люблю «Неткультуру» — в смысле,
«но мне нравятся звери в твоем зоопарке», — но что-то подсказывает нам, что
этот зоопарк скоро превратится в оккупированную территорию. Зоопарк в
Манчжурии, короче.
«Невода» — не жалко. Я его пишу два с половиной года. Он, может быть, в
последнее время был функционален и кому-то полезен, но мне самой от него
никакого толку. Я на нем больше ничему не учусь. Поэтому скучно.
— Ты собираешься и дальше заниматься Интернетом?
— По всей вероятности. Тексты генерить.
 |
|
| ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ |  |
